Часть 1
Вера Демидовна поёжилась от порыва ледяного ветра и подтянула повыше край пухового платка, чтобы хоть немного спрятать озябшее лицо. От пуха на старом платке осталось только название, но она продолжала кутаться в него, помня, каким тёплым и пушистым он был раньше. Когда-то они вместе с мужем купили его на базаре. Тогда, помнится, тоже морозная зима выдалась, птицы на лету замерзали. Но в то время ей не было так безумно холодно, как сейчас. Старые косточки в последние годы начали промерзать насквозь и от меньшего холода. А тогда она была совсем молоденькая с горячей кровью и весёлым характером.
— Грейся, Вера, и мою доброту вспоминай, — говорил Иннокентий, повязывая ей новый платок поверх старого.
И она помнила, всё-всё помнила.
Домой идти не хотелось, но бродить бесцельно по улице в такой холод — тоже хорошего мало. Да и не заночуешь на улице, всё равно возвращаться придётся. Она подошла к дому и в нерешительности остановилась. Все окна были ярко освещены и даже на улице слышалась громко бухающая музыка. Это могло означать только одно: Фёдор нашёл припрятанную в дальний угол шкафа пенсию, вернее то, что от неё осталось, и теперь гулял на всю катушку. Что с сыном стало после того, как вернулся из города, было непонятно. В детстве таким ребёнком золотым был, она нарадоваться не могла. Она в огород — и он рядом с ней в земле ковыряется. Она на кухне готовит — и он рядом ложкой бренчит. В подростковом возрасте кое-какие трудности уже начались. Но она думала, что вырастет Феденька, поумнеет, поймёт, что негоже с отца дурной пример брать. Может, так бы и было, но задумал он в город поехать учиться, да так там и остался. Вера Демидовна старалась каждую сэкономленную копеечку любимому сыночку послать, чтобы, не дай Бог, мальчик не голодал. А Фёдор голодать и не думал, пил и гулял на родительские деньги. Выучиться-не выучился, профессию и то толком никакую не освоил. Вот год назад к матери в деревню вернулся, так сказать, помочь старушке. Только помощь эта свелась к тому, чтобы побыстрее завладеть материнской пенсией и потратить её на дешёвый портвейн и сигареты. Ладно бы один тратил, так он ещё девок беспутных приводил в их дом.
— По-твоему, мать, я один жить должен? — огрызался Фёдор на её претензии. — Папаша мой, сколько себя помню, всю жизнь по бабам бегал, считай, до самой смерти. Что ж ты его терпела? А мне мозги каждый день своими моралями промываешь!
Не стала Вера Демидовна объяснять ему, что она и рада была бы жизнь прожить по-другому, но идти ей было некуда. Каким бы ни был Иннокентий, а кроме него никого у неё на всём белом свете не было. Может и жили где-то её родственники, но она о них ничего не знала. Да и смысла их искать не было. Если бы она им нужна была, так сами бы её отыскали, и не пришлось бы ей с младенчества в детском доме жить. У Иннокентия тоже судьба похожим образом сложилась. Вот и получилось, что из всей родни только они сами друг у друга были. Разом их из детдома выпустили, а потом так вместе и прожили до самой его смерти. И чего уж вспоминать, кто в чём прав был, кто виноват.
Вера Демидовна постояла в сенях, не решаясь открыть дверь, но ноги от холода заболели так, словно их грызли собаки. Вздохнув и коротко помолившись, она зашла в дом. В прихожей была раскидана женская одежда и сапоги на каблуках. Пожилая женщина скинула войлочные, со стоптанными задниками сапоги и на цыпочках попыталась проскользнуть в свою комнату. Но в это время из комнаты сына выскочила голая девица и завизжала, увидев Веру Демидовну.
— Чего так рано припёрлась? — рявкнул Фёдор, выйдя следом за подружкой. — Я тебя ещё в прошлый раз предупредил, чтобы отдыхать мне не мешала! Или забыла?
— Феденька, — мать сделала шаг назад и машинально потёрла руку, на которой до сих пор красовался огромный фиолетово-зелёный синяк, напоминавший о предупреждениях сына, — куда же мне идти? Вон стужа какая во дворе, закоченела я уже вся.
— Ты, мать, на жалость мне не дави, — Фёдор угрожающе сжал кулаки и направился в её сторону. — Напяливай свои обувки и чеши отсюда! Раньше, чем через два часа не смей возвращаться.
Вера Демидовна схватила сапоги и в одних носочках выскочила в сени. Холод был не так страшен, как сыновний кулак.
— И не вздумай под дверью околачиваться, — вслед ей крикнул мужчина. — А то пожалеешь!
Женщина вышла на улицу, кутаясь в дырявый, выношенный платок. Куда идти? Может быть лучше лечь в мягкий сугроб, закопаться в снег и уснуть? Соблазн был так велик, что она с трудом подавила в себе приятные мысли о вечном сне.
— Эй, Демидовна, — услышала она голос соседки Клавдии Макаровны, — ты куда в такой холод собралась на ночь глядя?
— Да вот, прогуляться решила перед сном. Что-то в последнее время сплю плохо, вот и дышу свежим воздухом.
— Знаю я твои прогулки! Зайди-ка ко мне на чай, а то околеешь скоро.
Вера Демидовна зашла в тёплую избу соседки и без сил опустилась на табурет.
— Совсем твой Федька распоясался! — сердито произнесла Клавдия Макаровна. — Говорила я тебе, что надо на него заявление в полицию написать. Посидел бы, быстро бы присмирел.
— Нет, Клава, не по-человечески это на сына доносы писать.
— Где ты сына увидела? Про гены слышала? У твоего Феденьки такая баланда из всяких генов намешана, что жуть берёт! Пора бы тебе, Вера, смириться, что ничего путного из приблудка Кешкиного не вышло. Сколько ты с ним намаялась? Другие и в своих родных детей столько не вкладывают, как ты в этого. Давно бы выгнала его из дома, да и дело с концом.
— Что ты, что ты! — замахала руками Вера. — Я же Фёдора всегда родным считала. Один он у меня. А потом…, — женщина вздохнула, смахивая слезу. — Не говорила я тебе, Клава, что дом я на него переписала.
— С ума ты что ли сошла? — воскликнула соседка, интенсивно растирая ей холодные ноги и надевая колючие шерстяные носки. — Как ты до такого додумалась? Ладно бы парень порядочный был, а этот продаст дом, деньги пропьёт, а тебя на улицу выгонит.
— Я же думала, что остепенится Феденька, 32 года уже как-никак, станем вместе жить, он женится, деток нянчить буду. А оно, видишь как получилось. Он и сейчас меня из дому гонит. Не насовсем, правда, а до поздней ночи, пока с девками своими не нагуляется вволю.
— Эх, Вера, мягкая ты больно. Я бы на твоём месте… Да ладно, чего уж тут говорить! Посиди пока у меня, согрейся, сейчас медку принесу, чаю попьём. Но если надумаешь от Федьки уйти, то я тебе помогу. У меня в городе племянник большим начальником служит, он тебя сможет в дом для престарелых определить. Там хоть поживёшь спокойно.
— Нет, Клава, никуда я отсюда не поеду. Здесь муж похоронен. И сын здесь живёт, пусть непутёвый, а всё ж-таки сын.
— Ну, как знаешь. Моё дело предложить.
***
Вера Демидовна прокралась в свою комнату, когда во всём доме погас свет. Нырнув на мягкую перину, она свернулась калачиком и тут же провалилась в беспокойный сон. Сюжет сна был тот же самый, что видела она много лет подряд. Скорее, не видела, а слышала, потому что картинка почему-то была настолько размыта, что лиц разглядеть было практически невозможно. Она понимала, что стоит какая-то женщина в белом халате и весело говорит:
— Девочка. Не ребёночек, а куколка настоящая. Даже с ромашкой…
Женщина продолжала говорить ещё что-то, но Вера никак не могла распознать слова. Наверное, они были очень важными, потому что она изо всех сил прислушивалась, пытаясь понять, но плач ребёнка заглушал голос. Почему и когда возникло это сновидение, Вера не знала, поначалу не обращая на него особого внимания. Мало ли что может присниться?! Но потом оно стало возникать так часто, что женщина наизусть выучила каждый звук, каждый вздох, тон голоса и плача младенца, каждую чёрточку смазанных силуэтов. Этот сон тревожил её и заставлял метаться в постели.
Сегодня Вера Демидовна во сне снова пыталась рассмотреть ребёнка, который плакал. Она протягивала руки, в надежде дотянуться до него, но пальцы проваливались в холодную липкую пустоту. Она в ужасе отдёргивала руку и беззвучно кричала, понимая, что младенец тоже исчезает в этой бездне. Женщина села на постели тяжело дыша. До каких пор будет преследовать её этот кошмар? Она потёрла липкие от пота руки и потрясла головой, чтобы поскорее вернуться в обычную жизнь.
Дверь со стуком распахнулась, и в комнату завалился Фёдор.
— Мам, ты уже дома? — как ни в чём ни бывало произнёс он. — А я как уснул, так и не услышал, когда ты вернулась. Не сильно замёрзла?
— Сильно. Околела прямо, — пряча обиду, ответила мать.
— Хочешь, чайку тебе заварю? И да, мам, деньжат немного на опохмелку подкинь, а то голова трещит, спасу нет.
— Где же я возьму? Ты последние из шкафа вытащил.
— Я? Ты что, я не брал. Сама, наверное, куда-нибудь запрятала и забыла. Поищи пока, а я тебе чаю сделаю.
Вера Демидовна на всякий случай порылась в шкафу и в комоде, понимая, что ничего там не найдёт. Уж если Федя там порыскал, то ни одной ржавой монеты не осталась.
— Нашла? — зыркая глазами, спросил сын.
— Сам знаешь, что нет ничего больше. Не представляю, как мы теперь до следующей пенсии дотянем.
— Так пойди и раздобудь где-нибудь! — Фёдор тут же поменял тон голоса и, схватив мать за воротник, толкнул в прихожую. — Нет у неё, понимаешь ли! По-твоему, тебя здесь задарма терпят? Без денег домой не возвращайся, на порог не пущу. Ты тут никто и звать тебя никак.
Вера Демидовна вышла из дома, который они строили вместе с мужем. Когда-то она мечтала жить здесь большой дружной семьёй, растить детей, а потом и внуков нянчить. Не получилось. Жаль. Она вышла за калитку и, повернув в соседский двор, постучала в окно:
— Макаровна, ты дома?
— Где мне ещё быть в такую стужу? Заходи, соседка.
Вера снова села на стул, где всего несколько часов назад она сидела и пила чай с мёдом.
— Клав, я вот по какому вопросу, — она опустила голову, чтобы не показать слёзы. — Что ты там про дом для престарелых говорила?
Автор: Веста
Загрузка ...
0 Комментариев